28 сентября 1999 года. 22ч. 30 мин. Резиденция президента Республики Беларусь. Убийство уже совершенно, доказательства лежат на столе заказчика.
Он долго смотрел на фотографии. Нижняя губа слегка тряслась. Глаза невольно закрывались. Но оторвать взгляд он не мог, даже если бы сильно захотел. Фотографии его манили. Притягивали. Завораживали. Странное, незнакомое чувство захлестнуло его с ног до головы и уже вторую ночь не отпускало. Чувство нарастающей, сводящей с ума тревоги и вместе с тем чувство неимоверного расслабляющего облегчения. Одновременно. «Но так не бывает! Что еще нужно?» - в который уже раз паниковал Л., пытаясь понять – хотя, как можно понять непостижимое?! - природу своего неиссякаемого страха. И не находил ответа. Не мог найти. И даже не знал, где искать, этот чертов ответ. В который уже раз изводя себя галлюцинаторными картинами «страшного суда» («а ведь они такие реальные!» - удивлялся своим видениям Л.), быстро садился за большой резной стол и опять одну за одной рассматривал фотографии. Их было много. Прижизненных и посмертных. И на всех этих фотографиях он видел одно лицо. Лицо своего врага. Лицо своей жертвы. Лицо, которое уже никогда не отпустит. Но Л. все равно листал фотографии – одну за другой. Их было много. Их было столько, что он почти прожил тот самый – последний – день из жизни Гончара. Последний день жизни Врага. Периодически Л. ловил себя на мысли, что не знает человека, который изображен на фотографиях. И вообще он не понимает, что с ним и где он находится. Но еще через какое-то время рассудок вроде бы возвращался и он все вспоминал. И начинал плакать. Из жалости к себе и к своему страху, который так и не перестал его безжалостно мучить вместе со смертью врага…
«Это была казнь. Он заслужил ее. Он не имел права на то, что хотел сделать. И правильно. Он все это заслужил. Он уже достал меня. И никто меня не упрекнет. Не может упрекнуть в чем-то. Я только защищал то, что мое. Я вел себя как мужик. А он наглел. Сильно наглел», – в который уже раз Александр Григорьевич Лукашенко убеждал себя в собственной правоте. Убеждал себя в том, что поступил правильно; что должен был так поступить; что любой бы на его месте поступил также. Любой ли? А разве Лукашенко имел представление о человеческой морали, о библейских заповедях, о чистилище, в котором придется отвечать за сделанное и сказанное, о добре и зле, чтобы ставить перед собой философские вопросы? Нет. Его представление об окружающем мире всегда было примитивным, поверхностным – «кто сильнее, тот и прав». Но с другой стороны, ему ведь было страшно, и таким садистским образом он всего лишь пытался излечить самого себя. Всего лишь. Пусть ценой жизни молодого, сильного, красивого, перспективного, умного мужчины. Пересохшие губы гражданина Л. просили хоть какой-то влаги, но воспаленный мозг лихорадочно искал оправдание, ничего не замечая. Оправдания не было. Но была радость. Большая животная радость человека, увидевшего, наконец, растерзанное, распластанное на смертном одре, изуродованное тело своего главного Врага. Вернее, гражданин Л. видел перед собой не тело даже, а сплошной кровоподтек, мышечную массу, некогда бывшую человеком. Именно это фото – панорамный снимок убитого Гончара - доставлял ему самую большую радость, утолял вожделение, снимал страх. Временно…
В дальнем углу казенного помещения мелькнула тень. Лукашенко чуть напрягся, хотя прекрасно знал, что в «бункер» нельзя проникнуть. Никому, кроме «допущенных».
- Александр Григорьевич! Вам пора принимать лекарство, – почти неслышно произнесла тень.
Лукашенко только еле заметно кивнул и продолжил разглядывать обезображенное тело на фотографии. «А он ведь тут еще совсем живой!» - гражданин Л. посмотрел на соседнее фото. – «Он ведь хорошо понимает, что ему не выжить. Он уже хорошо знает, что дошел до своего собственного конца. А какой герой был! Ничего не боялся. И где ты теперь! А где я?» - Лукашенко громко засмеялся. Даже чересчур громко для этого помещения. Правда, это, скорее, был истерический смех насмерть испуганного человека, который вроде бы, на полшага, на полдюйма отошел от края пропасти. Но никак не может забыть вида собственного падения пропасть. Ликования не было. Но было примитивное злорадство.
Несколько невероятно нервных месяцев пережил Александр Лукашенко прежде, чем судьба щедро вознаградила его. Несколько долгих месяцев напряженных переживаний, мучительных страхов, утомляющих опасений. Он уже устал смотреть по сторонам. Устал ждать «конца». Устал ждать, когда «хлопцы Гончара» придут за ним. Но больше всего он устал каждое утро и каждый вечер украдкой заглядывать в глаза своих собственных охранников, ожидая «случайного» выстрела в затылок. «А ведь они могут!» - Лукашенко хорошо помнил историю смерти Индиры Ганди, которую безжалостно пристрелили собственные же телохранители-сикхи в собственной же премьерской резиденции.
А началось все с той проклятой «аналитической записки», в которой черным по белому (ну и что с того, что компьютерным шрифтом, Лукашенко буквально чувствовал холод каждой буквы) было написано – «Виктор Гончар в период с 1.03.1999 г. по 1.08.1999г провел 112 встреч с… В результате этих встреч ему удалось… Можно сделать вывод о том, что в ближайшее время Виктор Гончар готовит… ». Что там готовит этот Гончар, его уже мало интересовало. Гражданин Л. хорошо понимал, что мрачный, ужасающий конец его «славной президентской истории» может наступить прямо завтра и притом совершенно незаметно. Даже буднично. Вот он - президент. А вот – уже арестант. Гражданину Л. не нужно было читать записку, чтобы ощутить всю изморозь бесславного конца. Ему не нужно было понимать слова – Лукашенко никогда особо и не понимал, что ему там пишут во всех этих записках и речах. Он всегда интуитивно чувствовал, когда худо, а когда можно сорвать куш. Сейчас он чувствовал приближение «полного, всеобъемлющего, однозначного пи…ца». Чувствовал так, что зубы буквально рвались из десен, живот сводили бесконечные судороги, а сердце бешено колотилось, пренебрегая всеми физиологическими законами. Он уже готов был бежать – «завтра утром; нет – сегодня, сейчас!» «Куда-нибудь; туда, где нет всех этих гончаров, и где меня никто не узнает». Но куда он мог сбежать? Кому он нужен в чужой маске? И почему он должен сбегать, отказываясь от всесилия президентской должности в стране, где никто тебя не контролирует и ничто не ограничивает. Зачем отказываться от миллионных заработков, от всех этих жизненных прелестей. От роскоши. «Не я должен исчезнуть, а он! Исчезновение Гончара решит все мои проблемы» - осознав, что ликвидация Врага возможна, Лукашенко успокоился и стал ждать. Ему, конечно, придется потерпеть. Придется пожить в «бункере». Придется трусливо озираться по сторонам. Придется заискивающе смотреть в глаза своим телохранителям. Но маховик уже запущен. «Гончара не будет. Его убьют. Совсем скоро. И тогда я смогу выспаться…».
И вот теперь спасительная тишина. Полнейшее спокойствие. Настоящая жизнь «большого мачо», «настоящего президента», «батьки белорусского народа» только начинается. Ему теперь ничего не страшно. Главный страх ушел и никогда уже не вернется. Лукашенко бросил последний взгляд на еще одну любимую фотографию. На ней не было растерзанного тела. На этом снимке изображено кое-что другое - старая ржавая чугунная ванна, полная каких-то там кислот. «Все – его больше нет! Вообще нет. В прямом смысле слова. Нет, и никогда не будет. Он не вернется. Не сможет вернуться. Его просто не было. Никогда не было. А, значит я прав, потому что я остался. Я победил. Он – исчез, а я остался. И кто теперь смеется? И кто кому угрожает?».
Лукашенко нехотя поднялся из-за стола, подошел к человеку-тени и взял три маленьких, голубеньких таблетки. Привычным движением быстро забросил их в глотку. Другой рукой нервно выхватил стакан с мутноватой жидкостью и огромными, жадными глотками выпил содержимое за считанные секунды.
«Чтобы сюда никто не заходил. Я хочу подумать!» - Александр Григорьевич отдал стакан, небрежно махнул рукой и направился к своему излюбленному угловому вельветовому диванчику. Ему захотелось еще раз пережить события позавчеравшего дня. Хотя бы мысленно. Того самого дня, когда один из самых навязчивых страхов наконец-то отпустил хлипкую душу белорусского диктатора. Правда, этот предательский страх, на короткое время выпустивший «всесильного батьку» из своих объятий, тут же вернулся обратно. И что с того? Во-первых, Лукашенко обожал подобный страх. Если других эмоций не можешь постигнуть, питайся теми, что у тебя есть. Лукашенко питался страхом. Во-вторых, гражданин Л. (после убийства Гончара и последующих бесконечных созерцаний мертвого тела поверженного врага) отныне хорошо понимал, что самый сильный страх, если его правильно «лечить», приносит самое сладострастное облегчение. Психиатры правильно полагают, что самые сильные эмоции рождают самые невероятные оргазмы. Радикальное решение всегда самое лучшее лекарство. Еще известные сталинские мудрецы предупреждали: «есть человек - есть проблема, нет человека – нет проблемы». После чего добровольно и нескончаемыми очередями лезли в революционные топки, чтобы гореть там адским огнем.Но Лукашенко впервые в жизни (хотя до этого уже были убийства криминальных авторитетов и политических оппонентов «по заказу») испытал невероятное чувство облегчения. Разве убийство экс-министра Захаренко или каких-то там «авторитетов» «Щавлика» и «Мамонтенка» можно сравнить с уничтожением главного, важнейшего врага? И такой катарсис наступает, когда ты понимаешь, что «человека, который создавал тебе неразрешимые проблемы, больше нет на этом свете. И что именно ты – одним взмахом руки – решил эту проблему. Раз и навсегда». Всесилие пьянит. Всесилие, которое регулярно и обильно питается некрофилией (своеобразным тяжелейшим извращением) пьянит особенно. Но оно же приносит страдание – ты ведь лучше других знаешь кто, когда и почему. Ты – Лукашенко Александр Григорьевич – лучше всех на этом чертовом свете понимаешь, почему в Беларуси не нашлось места Гончару. Почему ему не нашлось места среди живых. И даже твой - Александра Лукашенко – мозг, никогда не отличавшийся человеческими чувствами, сентиментальностью и сопереживанием, травит весь остальной организм. Совести нет. Есть право сильного. Сильный имеет право молча и безжалостно убивать слабых и не должен за это оправдываться. Ты уже давно все это понял. Ну, а если там – в том самом месте, где по замыслу Всевышнего мы откровенно рассказываем о своих грехах и получаем за эти грехи адекватную плату – все-таки что-то есть? А что если после смерти мы продолжим свой путь? Что тогда, Александр Григорьевич? Там ведь уже не будет «горной дивизии». Не будет преданных чеченцев в личной охране, да и личной охраны не будет. Там не будет телевидения и радио, которые «рады стараться, чтобы лгать, восхвалять». Там не будет министров и управляющих делами, которых можно от страха пинать ногами и сажать в «американку» (тюрьму КГБ). Там не будет полковника З., в которого можно запустить массивную бронзовую пепельницу. И спрятаться в «Острошицком бункере» нельзя будет. Там каждый остается один на один со своими грехами. Об этом думать не хочется. Совершено не хочется. Но мысли гражданина Л. сами бороздят нейронные поля и страх завтрашней кары всегда возвращается. «Завтра» обязательно наступит и какой-нибудь скромный, но по-настоящему всесильный и действительно бессмертный старик иронично спросит: «чем платить будешь за погубленные души?».
Лукашенко конвульсивно дернулся и стремительно вскочил с диванчика. Расширенными от ужаса глазами повел со стороны в сторону. Заметавшись испуганным взглядом, он вдруг увидел небольшой ночной светильник и тут же застыл, уставившись на мистическую тень, которую банальный светильник банально отбрасывал на банальную стену. Опять галлюцинации! Пульс наверняка отбухивал все 150 ударов в минуту. Почти как во время хоккейной двухходовки с быстрым переход от обороны в атаку в два пасса. Лукашенко аж застонал - «и почему он меня не отпускает. Это ведь хорошо, что нет опасного человека. Но почему этот призрак меня не отпускает! Я же сделал все правильно. Я всем помог. Себе, народу, государству. И даже ему. Я сохранил стабильность. Я сохранил то, что уже есть. А он хотел все разрушить. И правильно, что его убили. И правильно». Гражданин Л. истерически засмеялся, а потом заплакал. Теперь он знал, что страх его больше никогда не отпустит. И еще – все свое он – Л.А.Г. – обязательно заплатит…
