Дождь бил прямо в лицо. Дорога расползлась. Галина едва доплелась из детского сада до хаты. Мог бы и довести… Обещал ведь, звонил, а потом опять, кот помойный, пропал неведомо куда… Хотя вся деревня знает, куда. К Маськовой. Захотела бы, так выгребла бы его из Ларискиной хаты за облезлый, зачесанный по примеру дядьки Трофима, чуб… А что он там, так сомнений нет, только не хочется ей мараться о потную морду. А тут еще Алла Коноплева, подружка так называемая, жена участкового Володи Коноплева, когда голоса для регистрации кандидатом в Президенты собирали, подошла, обняла, спросила, как дела, да и рот кошельком раскрыла:
– Иду я, смотрю, автобусы для сборщиков голосов разъезжаются. Под командой, ясное дело, моего Володьки…
– И что?
– Да как что?! Лариска Маськова не одна, сука, приплыла, а с дочкой. Мол, в помощь, голоса для Сашки собирать… А машина его опять возле хаты ее стояла всю ночь.
– Ну молодец. Спасибо тебе огромное.
Галина не скрывала своего раздражения.
– Да не за что, ты прости, я это так, по доброте и открытости. Держи своего кобеля на цепи – сорвется, никакими коврижками не заманишь…
В доме стояла гнетущая тишина. Казалось, что остановились даже вечно спешащие часы-ходики.
– Дура я, дура, – горько вздыхала Галина, – куда мои глаза глядели? Не зря говорила свекровь, что он с малолетства под подол к девкам лазил. Видно, кровь цыганская бурлит. Да и дурень он отпетый. А у дурней, как говорят на деревне, стоит, как у быка-производителя.
Сейчас он ходит гоголем – а кем раньше был? Ни на одной работе не держался, поработает с полгода – и все, сидит дома, бумаги на бывших сослуживцев строчит.
Если б мама моя его в институт не пристроила – до сих пор бы мух ловил да к себе в штаны запускал. Об этом юношеском ротозействе как-то за чаркой рассказывал его школьный друг Колька Шебеко.
Шум за окном прервал ее тяжкие мысли. Возле ворот дома затарахтел Сашкин «уазик».
Он ввалился в дом, бухнулся на диван, раскинув толстые ляжки.
– Устал, мать. Заела работа. Учуяли про меня, комиссий разных напустили.
– А Лариска Маськова в комиссию входит? Против тебя борется или нет?
Санька, мигом вскочив, заорал:
– Да какая еще Лариска?
– Возле хаты которой машина твоя ночует, а ты, кобель поганый, в кровати подчуешься… Пошли мы однажды в суд, так надо было дело и добивать.
– Вранье все да бабьи сплетни… А в суде ты сама струхнула. Теперь они нам не нужны. Скоро я съеду, совсем съеду. Не понимаешь? Сейчас уже все понимают, у кого мозги шевелятся…
Она вспомнила операцию после аварии в 1982 году. И когда у него начались припадки эпилепсии, лекарства горстями глотал. Предупреждали ее врачи, что может стать ненормальным…
– Да зачем я с тобой осталась, когда пластинку в голову вставили?! Была бы свободной и хлопцы счастливыми… Блядуешь, жизни нет. Соседи надо мной смеются.
«Вот бы исчезнуть куда-нибудь, да надолго, чтобы глаза ее не видели», – со злорадством подумал он.
– Давай развод и лети на все четыре стороны…
– А дети куда пойдут?
– А хоть куда. Я такое еще всем устрою… Представить не можешь… А с этими бабами отвали от меня!
– А Надьку Горбузову помнишь? Мало ее раздирал? Не помнишь, как муж ее засаду на тебя устроил? Просадил жаканом машину насквозь, а ты, сука, спасся…
Он вскочил с дивана, натянул телогрейку:
– Ты много, много чего можешь вспомнить? Кто ты такая? Помолчала бы…
– А Надьку Вашкевич ты тоже не помнишь? Сильно вы с ней в обществе «Знание» общались…
Весь райком партии на ушах стоял. Думаешь, я не знаю, чего ты «Знание» на сверхсрочку променял?! Я помню – пришла в райком с жалобой, а Надька Вашкевич следом за тобой уволилась по собственному желанию. И уехала в Молодечно.
Галину Родионовну понесло. Все, что копилось в ней годами, разом хлынуло: слова, слезы, старые и новые обиды…
– Нехорошо, позоришь ты меня. На работу стыдно ходить. Только и говорят о твоих похождениях – третьего сына Горбузихи бабы Лукашком называют. Я его приделала ей или ты?
– Да ты вообще оборзела, – взвился Лукашенко, – деревенских сплетен наслушалась! Против меня заговор в совхозе зреет. И ты, я вижу, с ними заодно. Какой еще такой Лукашок? Да ты не п… лучше сразу в прокуратуру на меня напиши.
Не владея собой, он рванул на себе рубаху. Его огромная ладонь перехватила горло Гали. Она стала задыхаться, тело обмякло…
– Да будь ты проклята!
Он выпустил ее. Галя рухнула на пол. Услышала только, как хлопнула дверь.
Машину трясло… Хорошо, что дорога свободная. Ну, достала дура, жизни нет. Кто вы такие, чтобы меня контролировать? Да я из этого, вами разведенного дерьма, всей вашей сраной жизни, в депутаты иду. Кому это в голову могло прийти? Только мне… Над костюмами, зачесом и перхотью смеялись… Да ладно в сельском совете, там умников немало развелось, а тут в родной хате… Да кто тебя, корову, еще трахать будет, вон бабы какие под меня ложатся… Куда ехать? К Лариске? Возьмет да подкараулит возле дома… Бутылку взять? Не идет ему это зелье. Мрак, темнота подступают со всех сторон, ударить кого-то хочется, морду в клочья разорвать, убить…
Возле деревни Кривель он притормозил машину. Стоящий одиноко колхозный трактор привлек его внимание. А вот и Васька Бондурков, тракторист х..в. Наверняка халтурил, используя государственное имущество… Ах ты сволочь! Схватив Бондуркова, он с размаху ударил ему кулаком в лицо, швырнул его на землю, стал бить ногами…
– За что, Рыгорович, за что? Выпил я самую малость, домой еду…
Рядом возникли какие-то голоса, но он не различал их, никого не видел. Бил, попадая в какое-то кровавое месиво, будто себя самого от непонятно кого защищал. Его оттащили от Бондуркова, когда у того и другого пена изо рта пошла. У тракториста нога сломана, директор невменяемый. Кого куда везти? В больницу или милицию?
– Пошел, я пошел! – он замахал руками и побрел прочь от «уазика».
Утром, оледеневший, очнулся в стоге соломы. Оглядевшись по сторонам, побрел к хате… Опять разговор с Галей… Где был, что делал? А что он делал на самом деле? Куда он идет, к чему? Перед ним опять стена смерти, казалось, неизбежной. Его охватило чувство ненависти и страха. Кого ему бояться? Кого ненавидеть? Всех! До единого, кого подослала жизнь. Он не верил никому, даже самому себе…
Но он идет, он движется к какой-то непонятной еще цели. Далека она или близка? Неведомая сила над ним. Кем посланная? Может быть, дело все в каменном идоле, которого нашли недавно под Шкловом? Идол языческих времен. Высеченный из камня рукой неведомого автора. Может, он и есть тот самый оживший идол. Тогда нет ему границ, нет преград и все это дерьмо будет под ним.
Он ввалился в хату, произнес:
– Галя, мне хреново… Я чуть человека не забил до смерти…
Родионовна покачала головой:
– Или блядуешь, или людей избиваешь. Милиция уже приезжала. Доискаться тебя не может.
– Доищутся, обязательно доищутся, – ответил глухо. – Все вы меня доищетесь!

* * *

Из уголовного дела № 143. Заведено Шкловским РОВД:
«22 октября 1989 года директор совхоза „Городец“ А.Г.Лукашенко, применяя физическую силу, избил механизатора того же совхоза Бондуркова В.
В результате проведенной медицинской экспертизы выяснилось, что в результате хулиганских действий Лукашенко А.Г. пострадавшему Бондуркову были нанесены телесные повреждения средней тяжести в область шеи, головы, паха. Были выявлены многочисленные кровоподтеки на всем теле».

Из свидетельских показаний А.Подольского, жителя деревни Кривель:

«22 октября Бондурков помогал мне вспахать мой огород. После работы мы сидели на лавочке. Когда стемнело, к нам подъехал на УАЗе директор совхоза Лукашенко и стал кричать на нас. Затем ударил Бондуркова кулаком в лицо, а когда тот упал и стал подниматься, стал бить его ногами».
В ходе предварительного расследования на имя начальника РОВД поступило еще одно заявление от механизатора Ивана Богунова. На ос новании вышеизложенного, возбудить уголовное дело по статье и передать дело в производство».

* * *

Из показаний горничной гостиницы «Октябрьская» С.:

«– Наши источники сообщают, что между вами и народным депутатом А.Г.Лукашенко была интимная связь?
– Я женщина одинокая, ребенка одна ращу. А тут народный депутат, обходительный такой, простой, наш мужик. Обещал картошки привезти, помочь деньгами. Наговорил, что разводной, один двоих детей поднимает на ноги. После всего, что было – противно говорить. Поимел и бросил, как у нас девки говорят. Ни картошки, ни денег. Сволочь, извращенец.
Белье мое спрятал. Говорит, на память. Бутерброды занюханные и рубашки грязные – вот и все мое мимолетное счастье. Бросила я его или он меня, бес его знает. Теперь уже и не помню. Когда говорят о женщинах Президента, так это про меня. Иногда выступает по телевизору, так девки на весь этаж кричат: «Беги, твой выступает». Меня как током прошибает. Ревом реветь хочется… Да что я? Теперь все такие. Страну жалеть больше надо…»

«Бейте сильнее – президент разрешает!»

Он протянул руку – горячее женское тело рядом. Неплохую подружку подобрали ему. Молодец Виктор, афганский опыт пригодился. И в постели женщина что надо, и докторша хорошая. Не хочется вставать. Закрыть бы глаза еще на несколько часов, но ничего не поделаешь. Еще нужна пробежка. Без этого он не может. Многие не понимают… Да и как объяснишь. Без этого черная стена надвигается на него, мысли теряются, исчезают, хочется бежать от этого, бежать… Он вскакивает с постели, натягивает спортивный костюм. Ирина повернулась во сне. Оголился розовый сосок ее пышной груди. Он выбежал на крыльцо и рванул по дорожке. Рядом пристроились две овчарки. Откуда-то смотрят глаза охраны. Чудное утро. Какая жизнь! Только бежать, бежать. Тогда ему становится легче. Сегодня он примет, может быть, главное решение в своей жизни…
Минут через сорок он уже стоял под душем. Надо срочно вызывать Бородича и Тесовца. Срочно! Распоясались вконец. Поиграть в демократию захотели. И это при его власти – власти Президента. Стадо говорилыциков. Узнаете вы у меня, как голодовки устраивать в Верховном Совете.
Ворвавшись в свой кабинет, он вызвал начальника охраны зданий майора Тесовца.
– Где Бородич и Аголец?
– Выехали.
– Сколько можно ехать, или им тоже нужен «зеленый коридор»?
Через несколько минут начальник Службы безопасности Президента Бородич и командующий внутренними войсками Аголец были в его кабинете.
– Значит, так. Необходимо положить конец этому бардаку. Голодают в Верховном Совете. Что задумали, твари! Переворот устроить?! Президента обмарать?! Не получится! Сегодня к утру надо вышвырнуть эту мразь из зала. Пусть ползут по своим любимым улицам, там, где их уже никто не ждет.
Лицо Бородича стало бледным.
– Все понятно, когда начинаем операцию?
– Сегодня же. Только попозже… Лучше ночью, глаз посторонних поменьше.
– Какие силы задействуем? – спросил Аголец.
– Службу безопасности, внутренние войска, «Альфу». Можете быть свободны. Докладывать мне об обстановке каждые двадцать минут. А пока я должен тут позвонить одному кoзлу… Пока он сидит на своем стуле.
Он набрал номер.
– Добрый день, Мечеслав Иванович… Приятно, что рано на работе.
– Доброе утро, Александр Григорьевич.
– Ну что у тебя нового? Сессию будешь продолжать? Только что Рыбкин звонил, в Москве от тебя решения ждут, а ты молчишь, ждешь, отсидеться хочешь. Пойми, – продолжал Лукашенко, – мы не можем допустить прибалтийский вариант. Ты что, хочешь, чтобы у нас вышвыривали русских и коммунистов вешали? Не забудь, Мечеслав Иванович, что мы с тобой с одного гнезда, а они кто? Националисты, отщепенцы недоделанные. Я только что разговаривал с Кремлем. Москва возмущена шабашом, который наши националисты устроили в Верховном Совете. Барсуков готов отправить нам сюда команду на помощь… Только что звонил мне Примаков. Россия не может спокойно смотреть на все это.
– Мне это тоже не нравится… А что поделаешь? Общественное мнение, телевидение такое раздуют…
– Да ты не волнуйся, я все на себя беру. Я гарант, и ты здесь не при чем.
Трубка молчала.
– У нас что, связь прервалась?
– Я вас слушаю, Александр Григорьевич, – сказал Гриб. И после паузы добавил: – Вы Президент, поступайте как знаете. Полномочий у вас достаточно. Только об одном прошу, Григорьевич: чтобы обошлось без стрельбы и увечий.
– Спасибо, Мечислав Иванович. Иного ответа от тебя не ожидал. Кстати, только что подписал указ об обеспечении всем необходимым в работе Верховного Совета. Если будут какие-нибудь просьбы – звони, всегда буду рад.
Спать в эту ночь он не ложился. Беспрерывно звонил телефон. Хриплый, вкрадчивый голос Примакова:
– Александр Григорьевич, вы, я понимаю, не спите. Бессонная ночь у нас, но что поделаешь… Вы молодой Президент, а я старый политик… Вы не суетитесь и не бойтесь… Мы рядом… Все будет нормально… Дума, Президент вас поддержат… Вы делаете благородное дело.
– Спасибо, Евгений Максимович. Большое спасибо… От меня лично, от людей, которые рядом со мной. Мы вас ни в чем не подведем.
Положив трубку, он слушал доклад дежурного офицера. Подготовка заканчивается. Операция состоится в три часа ночи. Возьмут всех спящими. Потом сидел в кресле, глядя перед собой. Вдруг понял: он должен сам все видеть… Набрал Шеймана.
– Ты едешь со мной?
– Хорошо.
– Выезжаем через десять минут.
Перед выездом в темноте лично сам снял флажок с президентского «мерседеса». Приятное возбуждение делало его решительным. Наконец он доберется до них. Устроит темную, отомстит за все обиды.
Машины неспешно катили по спящему городу. Темные окна. Никто и не представляет, какое кино начнется сейчас. Все будет снято на пленку – он отдал команду. И не только для того, чтобы доказать Москве – он никого не убивал. Он будет крутить ее, наслаждаясь ярким зрелищем раз за разом, когда черная стена опять начнет давить на него.
Подъехав со стороны улицы Мясникова к дому Правительства, он поднялся с Шейманом и человеком в черной шляпе на второй этаж Совмина. Отсюда ему будет все хорошо видно.
– Начинаем, – сказал Аголец в трубку.
Депутаты сидели, тесно прижавшись на подиуме за столом председателя. В зал вошли Тесовец и Бородич.
– У вас три минуты, чтобы покинуть зал.
– Мы никуда не уйдем.
Яркий свет разом вспыхнул в огромном здании. В открывшиеся двери змейками, с оружием наперевес, рядами потекли и остановились в боевых порядках люди Наумова. Спецназовцы в черных спортивных костюмах и масках через эти живые коридоры бросились на сидящих. Депутатов по одному стали вырывать из-за стола и сбрасывать вниз. Там их встречали люди в шлемах, с дубинками в руках. Раздавались глухие удары…
И вот он видит их. Их выводят с опущенными головами. Вот вам байстрюк, вот вам Президент – директор совхоза… Как будто он сам приложился дубинкой к каждому из них. Кулаки его, сжимаясь, потели… Вот вам привет от одноглазого батьки цыгана, от дядьки Трофима. Он чувствовал, как возбуждается, будто от прикосновения к Ирине. Кровь стремительно разносится по жилам. Хочется кричать – бейте их сильнее, решительнее, Президент это разрешает! Этой жалкой кучке беспомощных врагов никогда не отнять у него власть!
«Злокачественный нарциссизм плюс комплекс неполноценности…»

В коридорах больницы стоял удушающий запах нашатыря, еще какой-то отравы. Человек в длинном пальто и широкополой шляпе постучался в кабинет, на котором висела табличка: «Начмед Сакадынец О.С.».
– Ну и смердит у вас, батенька…
– А вы, собственно, кто?
Человек молча протянул красную книжицу.
– Понятно, а пахнет у нас обычно, больницей.
– Но у вас же не совсем обычная… Больница непривычная… Вот с этим связано, – опер покрутил пальцем у виска.
Врач рассмеялся:
– Ни один человек не должен зарекаться от посещения нас… Даже самые великие состояли на учете в подобных заведениях… Иногда сам думаю, не стать ли пациентом. Может, в жизни все наладится… Итак, что привело вас к нам? Вообще-то люди из вашей конторы частенько нас навещают.
– А что делать? Такая работа, – вздохнул гость, поглядывая на полупустой стакан, стоящий на столе. – Тут тайны человеческого мозга. Не всегда нормального. А кто вообще может определить – кто нормальный, а кто нет? Вон, возьми любого великого, я повторюсь – или шизик, или отпетый идиот…
– Это уж точно, – согласился врач. – Да и среди не слишком великих и даже совсем маленьких полно идиотов.
– Интересует меня одна история болезни… Если, конечно, она у вас имеется. Мужичок уж больно активный. То Генеральному прокурору СССР настрочит на все районное руководство, то в КГБ писульку пришлет, кого в районе надо брать, то на работу к нам просится…
– Посмотреть – дело несложное. Фамилия, имя, отчество?
– Лукашенко Александр Григорьевич. Вот карточка со всеми данными.
– Сейчас запросим историю болезни.
Через несколько минут в руках у опера оказалась тощая папка.
Не очень богато, но то, что вам надо, вы здесь найдете. Мозаичная психопатия. Наблюдались припадки эпилепсии, садистские наклонности. Во всех окружающих видит врагов.
– А садистские наклонности в чем проявлялись?
– В детстве любил душить кошек.
– М-да… Я ведь не случайно зашел к вам. Он написал генеральному прокурору СССР, что школьный сторож пьет и сожительствует с завучихой. А дядька Рыгор ворует с фермы силос…
Опер раскрыл папку. Внимательно посмотрел на врача, спросил:
– И как вы нашли такого пациента?
– Давно уже… После окончания пединститута явился к первому секретарю обкома партии и стал требовать назначить его директором совхоза… Мы заинтересовались пациентом и сделали запросы в пединститут, по месту жительства и работы… Изъяли амбулаторную карту из детской больницы. Выяснилось, что Лукашенко в детстве страдал садистскими наклонностями, был комиссован из армии по статье 76, с тем же диагнозом – с должности замполита в/ч 04104. Больные с таким диагнозом имеют крайнюю склонность к манипулированию окружающими, лживости. Они склонны к сверхценным идеям, как кажется им, отличаются подозрительностью и события вокруг себя оценивают как заговор. Обычно у таких больных отсутствуют близкие друзья, они не способны поддерживать нормальные долгие взаимоотношения с людьми. Эти же факторы побуждают к постоянной смене половых партнеров. Мы, врачи, считаем, что эти люди входят в так называемую группу риска, из них вырастают маньяки…
Опер устало взглянул на врача:
– Да, для школы КГБ он явно не подходит. Но использовать кое в чем можно…
Врач вздохнул:
– Если уж такие ущербные пользу приносить будут, то наши больницы на каждом углу строить придется. А вообще-то давайте я позову врача, который вашего парня обследовал.
– Я не против… – сказал опер.
Врач позвонил по телефону.
– Федор Степанович, зайдите ко мне… Только очень срочно…
– Иду…
Молодой паренек вошел в кабинет.
– Тут вашим пациентом интересуются, вы вели его амбулаторно.
– А чего там интересоваться?! Два раза пытался повеситься в Шкловской тюрьме. Когда учился в институте, проверял все тумбочки на наличие спиртного, девок вылавливал, фамилии записывал. Гипертрофированное правдолюбие. Стучал, куда только мог. Извините за научный язык, у него злокачественный нарциссизм, плюс комплекс неполноценности, плюс синдром «сверхценных» идей… Одним словом – весь набор психических отклонений, которые мы квалифицируем как мозаичную психопатию. Такой человек может всю жизнь прожить рядом с вами и, кроме замкнутости, агрессивности и чудачеств, не будет ничем отличаться от других. Главное, не спровоцировать в нем развитие этих негативных качеств. Но если такой человек получает возможность принимать решения и подчинять себе других, в этом случае он начинает представлять огромную опасность для окружающих… Хорошо, если это семья, плохо, когда деревня или целый город…

«Где была совесть, там х… вырос!»

Все знали его сиплый голос. Как-то подбежал в своем самопальном костюме, с зачесом слева направо через всю голову, усыпанный перхотью, к премьеру Вячеславу Кебичу, протянул руку:
– Депутат Лукашенко. Помните такого, Вячеслав Францевич? Рад приветствовать…
Кебич рассмеялся:
– Тот самый, который подписи на всех и про все собирает?
– Работаем, Вячеслав Францевич. Народ избрал, надо работать…
– Ну, работай, работай… Молодец, что против частной собственности на землю выступаешь… Нашу партийную линию держишь. Не можем мы матушку-землю раздавать кому угодно.
И, хитро прищурившись, спросил:
– А себе надельчик не прихватил?
– Да вы что, я за народ радею. Сам гол как сокол. Хотел взять землю, да отказался. А чего вы задаете этот вопрос? Я и на сессии об этом сказал.
– Ты там разберись… Мне говорили помощники, что кто-то из района мне звонил. Вроде бы землеуправ. Будто бы есть у тебя немалый надел земли…
Кебич ушел.
Он побежал к телефону, набрал номер районного землеуправа Гордеева.
– У тебя что, крыша поехала? Премьерам звонишь…
– Так напишите письменный отказ от земли. Сам ваше выступление слышал.
– А я от нее не собираюсь отказываться. Мои сыновья растут, уже самостоятельно землю обрабатывать могут, деньги мозолями зарабатывать.
Гордеев удивился:
– Как вас понимать? В микрофон на всю республику одно, а мне – совсем другое? Где же ваша совесть?
Его это рассмешило:
– Где была совесть, там х… вырос.